Майданник: «НМУ им. Богомольца — это всё, это 44 года жизни. Другого уже просто не представляю»
— Виталий Григорьевич, вы закончили университет им. А. А. Богомольца. Можете вспомнить, как было на первом курсе?
— Это было так давно (смеется). Я думаю, что мало что изменилось, несмотря на то, что прошло много времени. Полагаю, в студенческой среде стало больше индивидуализма, потому что в те времена внутренняя коммуникация в группе была более тесная, а сейчас каждый сам по себе — в наушниках, в своем мире. Учиться было тяжело как тогда, так и сейчас. Особенно на первом курсе. Очень поразил объем изучаемого материала. Если в школе один-два параграфа — это было серьезно, то в университете 50−70 страниц текста на завтра — это норма. Вот чем медицина, биология отличаются от технических наук. У технических наук есть формулы, выводишь — и становится все понятно, а в медицине описательный характер. Учебники по 1000 страниц осилить сложно, поэтому студенты научились читать по диагонали. Студенты разные: один почитал и завтра забыл, переключился на другой предмет, а другой внимательно прочитал и запомнил на годы. Были, например, ситуации, когда мы спорили о чем-то и студент, который числился не самым лучшим, вспоминал то, чего отличники припомнить не могли. Это еще и особенность памяти. Кроме того, чтобы освоить большой объем информации, нужно время.
— Вы пишете книги?
— Пишу и, если честно, тоже грешу объемами. Знаний становится все больше, и хочется дать студенту все из своего клинического опыта. Нужно рассказать, почему возникают заболевания, какие механизмы, клинические признаки и принципы лечения. Это все занимает несколько десятков страниц. Учитывая, что заболеваний много, в результате получается до 1000 страниц. Стандартный учебник для мединститута 500−700 страниц. Хотя с этим сейчас борются, что, конечно, правильно. Учебник должен быть кратким, емким и понятным, а для остального есть дополнительная литература и интернет. Но с интернетом тоже есть нюанс — там много неточностей. Уровень квалификации тех, кто пишет, не всегда самый высокий. А те, у кого он высокий, не пишут, им некогда.
— Как изменился процесс обучения в университете за эти годы?
- С прошлого года, по инициативе Екатерины Амосовой, в университете ввели 45-минутные лекции. Раньше было две по 45 минут. Вначале было необычно. Но опытные преподаватели понимают, что внимание студента не может быть удержано полтора часа, хотя и придумывают различные интерактивные техники. Из полуторачасовой лекции студенты записывают шесть-семь страниц, самые старательные — десять. Форма интерактива вносит позитивный момент, ведь очень важно, чтобы был контакт со студентом и он активно участвовал в процессе. Я как-то читал лекцию для врачей в городе Шымкенте, в Казахстане. Слушатели — 300 докторов, все женщины. Я хорошо подготовился, но через 20−30 минут осознал, что они ничего не понимают. Смотрят на меня внимательно — и никаких эмоций. Пришлось показывать на пальцах, и только тогда появилось какое-то движение, возникла обратная связь. У нас студенты более демократичны: если что-то непонятно, они сразу отреагируют, начнут шуметь. Это знак для преподавателя.
— Как вы выбрали направление педиатрии, может быть, вас кто-то из университета вдохновил?
— Всё было гораздо проще. Я выписывал московский журнал «Квант» от физико-технической школы и очень увлекался этим направлением. Хотел поступить в Московский физико-технический институт. Но родители, как это часто бывает, волновались, что я буду далеко, кроме того, в семье были медики, оказавшие немалое влияние. Поскольку мальчиков на курсе, на котором я учился, было всего десять, а девочек — 210, то родственники решили, что я буду там себя достаточно комфортно чувствовать (смеется). В таких условиях и был сделан выбор, я практикую педиатрию уже 38 лет и совершенно об этом не жалею.
— Как давно началась ваша научная деятельность?
— Еще со второго курса университета. В вузе были активные профессора, они, собственно, и вовлекали нас в работу. При университете была клиника, и с третьего курса практическая деятельность перевесила теоретическую, с этого момента я и остался. С одной стороны, медицина очень сложная, но с другой — есть много нерешенных проблем, и студент вполне может за годы учебы подготовить диссертационную работу.
— Какие темы вас больше всего интересуют в исследованиях?
— Научные исследования я начинал с нефрологии. Профессор кафедры Валентин Бурлай вел у меня группу и работал над кандидатской диссертацией по нефрологии. Я начал работать с ним. Уже будучи заведующим кафедрой, стал определять ее тематику самостоятельно. К сожалению, тематика по большей части определяется тем, что есть в клинике. Сейчас у нас существует отделение неонатологии — это дети до месяца, есть отделение для хронического диализа — это больные, у которых не работают почки и им требуется длительный уход, есть детское кардиоревматологическое отделение, детское эндокринологическое отделение. Эндокринология у нас десять лет назад появилась, и мы сразу же стали ею заниматься в научном плане. Естественно, педиатрия как таковая, а также гастроэнтерология, пульмонология — все эти отделения есть при нашей клинике, и сотрудники активно ими занимаются.
— А сейчас вы над чем-то работаете?
— Книги — это особая ситуация. Я закончил книгу, которую писал 15 лет, о педиатре, заведующем кафедрой нашего университета в 1881 году профессоре Василии Чернове. Он был родоначальником педиатрии, четырежды избирался депутатом Городской думы, за свои собственные деньги построил больницу. Он был очень крупным сахарозаводчиком, у него был завод в Черкасской области, в Звенигородском районе, там до сих пор все это сохранилось, включая школу, которую он построил за свои деньги в 1902 году. И она до сих пор работает. Профессор никогда не стеснялся говорить о зарплатах докторов: 300 рублей получал на кучера, 300 — на обеды. Полноценный обед в ресторане тогда стоил 1 рубль, то есть поесть можно было хорошо и не одному. А сейчас я отдал в типографию книгу о еще одном неординарном человеке — профессоре Иване Троицком. Сам он выходец из Черниговской губернии. Создал первое в Украине и третье в Российской империи научное общество детских врачей, а в 1912 году организовал первый международный Конгресс педиатров в Париже, что сделало его всемирно известным.
— Интересно, что вы выбрали направлением изучение биографий.
— Это больше возрастное. Когда ты молод, об этом не думаешь. Студенты читают историю предмета, введение в предмет, историю выдающихся личностей. Называют это «композиторы». В билетах всегда первые вопросы об ученых, которые внесли наибольший вклад в развитие той или иной специальности, но студенты не очень любят эти вопросы. А меня заинтересовали неординарные личности.
— Никогда не считали, сколько у вас было пациентов?
— Нет, пациенты у нас не показатель. Вот хирурги считают, а у нас нагрузка не такая большая, мы ведем, как правило, четверых-шестерых больных, в месяц получается от восьми до двенадцати, а в год — в среднем 96.
Я стал доцентом и начал консультировать, раньше это строго проверялось. Сейчас же сами врачи не заинтересованы в консультациях. Только в случаях, когда уже безвыходная ситуация. Они хотят вести больного сами, ведь в этом, откровенно говоря, есть определенная материальная выгода.
— Как вы видите развитие педиатрии в будущем, в университете?
— У нас существуют принципиальные различия. Например, на Западе создают на базе вузов университетские клиники. В Украине университетских клиник нет. Уже было несколько попыток. Екатерина Амосова тоже поднимала этот вопрос, но, к сожалению, сейчас это нереально, это коммерческий вопрос. Кому нужна университетская больница в центре города? Никому. Может быть, когда-то у нас будет так, как на Западе. Там все клиники — университетские, которые выполняют свою функцию как учебные, научные, практические центры и как место работы для студентов.
— Расскажите о своей практике, какие заболевания ныне преобладают?
— Дети — это всегда инфекции. Дети высокочувствительны к различным микроорганизмам. Да еще и в свете наших традиций: только родился ребенок, приходят родственники. Каждый со своей микрофлорой, а после этого у малыша вдруг повышается температура. Конечно же, очень много «функциональных» заболеваний. Вегетативная дисфункция, например. Вроде бы и не болезнь, но у ребенка что-то болит, есть слабость, вялость, головокружение, давление скачет. Остаются воспалительные заболевания: воспаление почек, легких, сердца. Но на первом месте все же функциональные заболевания. Когда они расшифровываются, оказывается, что в их основе лежат очень сложные процессы.
— На западе вегетативную дисфункцию уже перестали считать болезнью…
— Нельзя сказать, что там это болезнью не считают, у них даже в классификаторе заболеваний есть вегетативное нарушение. Но они пытаются его расшифровать, найти причину, особенности клинических проявлений, подходы к лечению. У нас это какое-то общее сборное понятие, которое сложно вычленить.
Родители тоже по-разному реагируют на плохое самочувствие ребенка. Малыш просыпается и говорит, что ему плохо, мама пытается его покормить, а потом говорит, чтобы он не выдумывал, и отправляет в школу. А у ребенка в этот момент, действительно, и слабость, и давление, и все, что угодно, но ему не верят, потому что цвет лица нормальный, повышенной температуры нет. Когда в середине 90-х мы изучали вопрос давления, было 7−8% детей с высоким давлением, у взрослых этот процент составлял 30−40%. Когда начали проводить специальные исследования с помощью метода мониторирования артериального давления, который до 2000-го года не применялся, оказалось, что частота повышения давления у детей не меньше 30%. То есть практически такой же процент, как и у взрослых. На сегодняшний день уже известно, что это генетически детерминированная ситуация, генетически определено, что эта проблема проявляется через поколение. Например, у папы и мамы все нормально, а бабушка, дедушка болели.
— Говорят, болезни помолодели, но они просто были не исследованы.
— Усовершенствовалась диагностика. Хотя болезни так же видоизменяются, появляется то, что ранее было не свойственно. Все зависит от уровня диагностики.
— По сравнению с показателями предыдущих лет стало больше болеющих или нет?
— Не могу сказать, больше стало или меньше, для этого нужно проводить исследования. Все зависит от того, с какой степенью углубления мы смотрим. В начале 90-х мы делали большое исследование по Киеву совместно с КГГА, посмотрели 2500 детей сплошным методом, не выборочно, а всех. Приходили в школы и детские садики и смотрели всех. Когда подсчитали распространенность заболеваний, то оказалось, что с учетом кариеса в Киеве только 1% здоровых детей, 1% абсолютно здоровых. Если не учитывать кариес и брать хронические очаги инфекции, то 75% больных. Если взять более углубленно, те же вегетативные дисфункции, больных около 40%. Все зависит от того, что вы ищете. Мы очень строго подходили к анализу, работали специалисты всех профилей, у нас была хорошая материальная поддержка. Приходим к выводу: нация, в большинстве своем, здоровой не является.
— Вы много изучаете и знаете об опыте разных стран. Есть самые здоровые нации?
— Есть, конечно. Там, где к здоровью серьезно относятся. Не нужно брать афроамериканцев, например, у которых 70% населения с ожирением. Если взять Америку или другие высокоразвитые страны, то они все следят за своим здоровьем. Хотя есть разные ситуации. Например, для того чтобы сделать бесплатное УЗИ в Великобритании, нужно ждать четыре месяца, а у нас можно прямо сегодня-завтра. Это как пример, что там тоже не так все просто.
— Студенты охотно идут на специальность «педиатрия»?
— Не могу сказать, что охотно, — неохотно. Последние три года у нас лицензионный набор педиатров порядка 230 студентов, из них 80 — бюджет и 150 — контракт. Конечно, контракт мы не набираем. Платить нужно много, а в последующем это не окупается.
— Достаточно ли сейчас на рынке специалистов?
— Недостаточно. Только за последние пять месяцев этого года уехали 70 врачей. На Западе это очень высокооплачиваемая работа. Когда нам рассказывали, что мы там никому не нужны, это был миф. На сегодняшний день нехватка врачей везде существует, потому что учиться и работать очень сложно. Хотя на Западе уровень зарплат у врачей занимает второе место после юристов. Но все равно это очень сложно. Недостаток докторов ощущается везде.
— Вас не приглашали работать за границу?
— Была такая ситуация в 2002 году, когда мы находились с группой врачей во Франции. Меня смутил французский, колебания были. Я тут никогда не чувствовал себя ущербным, работа преподавателя давала свое удовлетворение. Сейчас молодежь, конечно, хочет все и сразу, сейчас возможностей больше. Я не к тому, что нужно уезжать, а к тому, что государство должно делать все возможное для того, чтобы врачи оставались в Украине. Проще, конечно, поехать прооперировать в Зимбабве, Ливии, Ливане и потом месяц не работать, чем тут быть нейрохирургом, проводить операцию 14 часов и получать копейки.
Также есть пациенты, которые думают, что могут поехать на Запад и там полечиться. Один мой знакомый говорил: «Да что там, сяду в самолет и полечу…» А когда сложилась экстренная ситуация, нужно было срочно что-то решать, он изменил свою точку зрения. Прооперировали здесь, тут и подняли на ноги. После этого он переоценил ситуацию, начал вкладывать свои честно заработанные деньги в развитие медицины. У нас очень хорошие профессионалы, но плохая техническая оснащенность, и в этом сложность.
— Что для вас университет?
— Это всё, это моя жизнь. Я здесь, с учетом шести лет обучения, 44 года. Другого уже просто не представляю.
Читайте нас у Facebook
